XII
Чим, люди добрi, так оце я провинився?
За що глузуете? сказав наш неборак.
За що знущаєтесь ви надо мною так?
За що, за що? сказав, та й попустив патьоки,
Патьоки гiрких слiз, узявшися за боки.
Артемовский-Гулак. Пан та собака
Может, и в самом деле, кум, ты подцепил что-нибудь? спросил Черевик, лежа связанный, вместе с кумом, под соломенною яткой.
И ты туда же, кум! Чтобы мне отсохнули руки и ноги, если что-нибудь когда-либо крал, выключая разве вареники с сметаною у матери, да и то еще когда мне было лет десять от роду.
За что же это, кум, на нас напасть такая? Тебе еще ничего; тебя винят, по крайней мере, за то, что у другого украл; но за что мне, несчастливцу, недобрый поклеп такой: будто у самого себя стянул кобылу? Видно, нам, кум, на роду уже написано не иметь счастья!
Горе нам, сиротам бедным!
Тут оба кума принялись всхлипывать навзрыд.
Что с тобою, Солопий? сказал вошедший в это время Грицько. Кто это связал тебя?
А! Голопупенко, Голопупенко! закричал, обрадовавшись, Солопий. Вот, кум, это тот самый, о котором я говорил тебе. Эх, хват! вот Бог убей меня на этом месте, если не высулил при мне кухоль мало не с твою голову, и хоть бы раз поморщился.
Что ж ты, кум, так не уважил такого славного парубка?
Вот, как видишь, продолжал Черевик, оборотясь к Гриньку, наказал Бог, видно, за то, что провинился перед тобою. Прости, добрый человек! Ей-Богу, рад бы был сделать все для тебя… Но что прикажешь? В старухе дьявол сидит!
Я не злопамятен, Солопий. Если хочешь, я освобожу тебя! Тут он мигнул хлопцам, и те же самые, которые сторожили его, кинулись развязывать. За то и ты делай, как нужно: свадьбу! да и попируем так, чтобы целый год болели ноги от гопака.
Добре! от добре! сказал Солопий, хлопнув руками. Да мне так теперь сделалось весело, как будто мою старуху москали увезли. Да что думать: годится или не годится так сегодня свадьбу, да и концы в воду!
Смотри ж, Солопий, через час я буду к тебе; а теперь ступай домой: там ожидают тебя покупщики твоей кобылы и пшеницы!
Как! разве кобыла нашлась?
Нашлась!
Черевик от радости стал неподвижен, глядя вслед уходившему Грицьку.
Что, Грицько, худо мы сделали свое дело? сказал высокий цыган спешившему парубку. Волы ведь мои теперь?
Твои, твои!
