Обыкновенно так
Любовь любому рожденному дадена,
но между служб,
доходов
и прочего
со дня на день
очерствевает сердечная почва.
На сердце тело надето,
на тело рубаха.
Но и этого мало!
Один
идиот!
манжеты наделал
и груди стал заливать крахмалом.
Под старость спохватятся.
Женщина мажется.
Мужчина по Мюллеру мельницей машется.
Но поздно.
Морщинами множится кожица.
Любовь поцветет,
поцветет
и скукожится.
Мальчишкой
Я в меру любовью был одаренный.
Но с детства
людьё
трудами муштровано.
А я
убёг на берег Риона
и шлялся,
ни чёрта не делая ровно.
Сердилась мама:
Мальчишка паршивый!
Грозился папаша поясом выстегать.
А я,
разживясь трехрублевкой фальшивой,
играл с солдатьём под забором в три листика.
Без груза рубах,
без башмачного груза
жарился в кутаисском зное.
Вворачивал солнцу то спину,
то пузо
пока под ложечкой не заноет.
Дивилось солнце:
Чуть виден весь-то!
А тоже
с сердечком.
Старается малым!
Откуда
в этом
в аршине
место
и мне,
и реке, и стовёрстым скалам?!
Юношей
Юношеству занятий масса.
Грамматикам учим дурней и дур мы.
Меня ж
из 5-го вышибли класса.
Пошли швырять в московские тюрьмы.
В вашем
квартирном
маленьком мирике
для спален растут кучерявые лирики.
Что выищешь в этих болоночьих лириках?!
Меня вот
любить
учили
в Бутырках.
Что мне тоска о Булонском лесе?!
Что мне вздох от видов на море?!
Я вот
в Бюро похоронных процессий
влюбился
в глазок 103 камеры.
Глядят ежедневное солнце,
зазнаются.
Чего мол стоют лучёнышки эти?
А я
за стенного
за желтого зайца
отдал тогда бы все на свете.
Мой университет
Французский знаете.
Делите.
Множите.
Склоняете чудно.
Ну и склоняйте!
Скажите
а с домом спеться
можете?
Язык трамвайский вы понимаете?
Птенец человечий,
чуть только вывелся
за книжки рукой,
за тетрадные дести.
А я обучался азбуке с вывесок,
листая страницы железа и жести.
Землю возьмут,
обкорнав,
ободрав ее
учат.
И вся она с крохотный глобус.
А я
боками учил географию
недаром же
наземь
ночёвкой хлопаюсь!
Мутят Иловайских больные вопросы:
Была ль рыжа борода Барбароссы?
Пускай!
Не копаюсь в пропыленном вздоре я
любая в Москве мне известна история!
Берут Добролюбова (чтоб зло ненавидеть),
фамилья ж против,
скулит родовая.
Я
жирных
с детства привык ненавидеть,
всегда себя
за обед продавая.
Научатся,
сядут
чтоб нравиться даме,
мыслишки звякают лбёнками медненькими.
А я
говорил
с одними домами.
Одни водокачки мне собеседниками.
Окном слуховым внимательно слушая,
ловили крыши что брошу в уши я.
А после
о ночи
и друг о друге
трещали,
язык ворочая флюгер.
Взрослое
У взрослых дела.
В рублях карманы.
Любить?
Пожалуйста!
Рубликов за сто.
А я,
бездомный,
ручища
в рваный
в карман засунул
и шлялся, глазастый.
Ночь.
Надеваете лучшее платье.
Душой отдыхаете на женах, на вдовах.
Меня
Москва душила в объятьях
кольцом своих бесконечных Садовых.
В сердца,
в часишки
любовницы тикают.
В восторге партнеры любовного ложа.
Столиц сердцебиение дикое
ловил я,
Страстною площадью лёжа.
Враспашку сердце почти что снаружи
себя открываю и солнцу и луже.
Входите страстями!
Любовями влазьте!
Отныне я сердцем править не властен.
У прочих знаю сердца дом я.
Оно в груди любому известно!
На мне ж
с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце
гудит повсеместно.
О, сколько их,
одних только вёсен,
за 20 лет в распалённого ввалено!
Их груз нерастраченный просто несносен.
Несносен не так,
для стиха, а буквально.
Что вышло
Больше чем можно,
больше чем надо
будто
поэтовым бредом во сне навис
комок сердечный разросся громадой:
громада любовь,
громада ненависть.
Под ношей
ноги
шагали шатко
ты знаешь,
я же
ладно слажен
и всё же
тащусь сердечным придатком,
плеч подгибая косую сажень.
Взбухаю стихов молоком
и не вылиться
некуда, кажется полнится заново.
Я вытомлен лирикой
мира кормилица,
гипербола праобраза Мопассанова.
Зову
Поднял силачом,
понес акробатом.
Как избирателей сзывают на митинг,
как сёла
в пожар
созывают набатом
я звал:
А вот оно!
Вот!
Возьмите!
Когда
такая махина ахала
не глядя,
пылью,
грязью,
сугробом
дамьё
от меня
ракетой шарахалось:
Нам чтобы поменьше,
нам вроде танго бы…
Нести не могу
и несу мою ношу.
Хочу ее бросить
и знаю,
не брошу!
Распора не сдержат рёбровы дуги.
Грудная клетка трещала с натуги.
Ты
Пришла
деловито,
за рыком,
за ростом,
взглянув,
разглядела просто мальчика.
Взяла,
отобрала сердце
и просто
пошла играть
как девочка мячиком.
И каждая
чудо будто видится
где дама вкопалась,
а где девица.
Такого любить?
Да этакий ринется!
Должно, укротительница.
Должно, из зверинца!
А я ликую.
Нет его
ига!
От радости себя не помня,
скакал,
индейцем свадебным прыгал,
так было весело,
было легко мне.
Невозможно
Один не смогу
не снесу рояля
(тем более
несгораемый шкаф).
А если не шкаф,
не рояль,
то я ли
сердце снес бы, обратно взяв.
Банкиры знают:
Богаты без края мы.
Карманов не хватит
кладем в несгораемый.
Любовь
в тебя
богатством в железо
запрятал,
хожу
и радуюсь Крезом.
И разве,
если захочется очень,
улыбку возьму,
пол-улыбки
и мельче,
с другими кутя,
протрачу в полночи
рублей пятнадцать лирической мелочи.
Так и со мной
Флоты и то стекаются в гавани.
Поезд и то к вокзалу гонит.
Ну, а меня к тебе и подавней
я же люблю!
тянет и клонит.
Скупой спускается пушкинский рыцарь
подвалом своим любоваться и рыться.
Так я
к тебе возвращаюсь, любимая.
Мое это сердце,
любуюсь моим я.
Домой возвращаетесь радостно.
Грязь вы
с себя соскребаете, бреясь и моясь.
Так я
к тебе возвращаюсь,
разве,
к тебе идя,
не иду домой я?!
Земных принимает земное лоно.
К конечной мы возвращаемся цели.
Так я
к тебе
тянусь неуклонно,
еле расстались,
развиделись еле.
Вывод
Не смоют любовь
ни ссоры,
ни вёрсты.
Продумана,
выверена,
проверена.
Подъемля торжественно стих строкопёрстый,
клянусь люблю неизменно и верно!
[1922]
