Илья Эренбург — Над Парижем грусть…
Над Парижем грусть. Вечер долгий.
Улицу зовут «Ищу полдень».
Кругом никого. Свет не светит.
Полдень далеко, теперь вечер.
На гербе корабль. Черна гавань.
Его трюм — гроба, парус — саван.
Не сказать «прости», не заплакать.
Капитан свистит. Поднят якорь.
Девушка идет, она ищет,
Где ее любовь, где кладбище.
Не кричат дрозды. Молчит память.
Идут, как слепцы, ищут камень.
Каменщик молчит, не ответит,
Он один в ночи ищет ветер.
Иди, не говори, путь тот долгий, —
Здесь весь Париж ищет полдень.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
София Добролюбовская — Ода Парижу
Кто был в Париже,
Тот уже навек влюблен…
В тот город яркий
Наслаждениями полон.
Кто запах Сены
Утренней вдыхал,
Тому сей аромат
Неслыханности дорог.
Кто видел Нотр-Дам,
Тот всей душой
Поверил в то, что
Каждый дюйм живой.
И дух Парижа навсегда
Останется в сердцах и душах!
Нет на земле прекрасней места
Париж — летишь на крыльях!
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Марина Цветаева — В Париже
Дома до звезд, а небо ниже,
Земля в чаду ему близка.
В большом и радостном Париже
Все та же тайная тоска.
Шумны вечерние бульвары,
Последний луч зари угас.
Везде, везде всё пары, пары,
Дрожанье губ и дерзость глаз.
Я здесь одна. К стволу каштана
Прильнуть так сладко голове!
И в сердце плачет стих Ростана
Как там, в покинутой Москве.
Париж в ночи мне чужд и жалок,
Дороже сердцу прежний бред!
Иду домой, там грусть фиалок
И чей-то ласковый портрет.
Там чей-то взор печально-братский.
Там нежный профиль на стене.
Rostand и мученик Рейдтский
И Сара — все придут во сне!
В большом и радостном Париже
Мне снятся травы, облака,
И дальше смех, и тени ближе,
И боль как прежде глубока.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Максимилиан Волошин — Дождь
В дождь Париж расцветает,
Точно серая роза…
Шелестит, опьяняет
Влажной лаской наркоза.
А по окнам, танцуя
Всё быстрее, быстрее,
И смеясь и ликуя,
Вьются серые феи…
Тянут тысячи пальцев
Нити серого шелка,
И касается пяльцев
Торопливо иголка.
На синеющем лаке
Разбегаются блики…
В проносящемся мраке
Замутились их лики…
Сколько глазок несхожих!
И несутся в смятенье,
И целуют прохожих,
И ласкают растенья…
И на груды сокровищ,
Разлитых по камням.
Смотрят морды чудовищ
С высоты Notre-Dame.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Максимилиан Волошин — Весна
Мы дни на дни покорно нижем.
Даль не светла и не мутна…
Над замирающим Парижем
Плывет весна… и не весна.
В жемчужных утрах, в зорях рдяных
Ни радости, ни грусти нет.
На зацветающих каштанах
И лист — не лист, и цвет — не цвет.
Неуловимо беспокойна,
Бессолнечно просветлена,
Неопьяненно и нестройно
Взмывает жданная весна.
Душа болит в краю бездомном;
Молчит, и слушает, и ждет…
Сама природа в этот год
Изнемогла в боренье темном.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Мария Скоркина — Ах, как же Сене повезло!..
Ах, как же Сене повезло!
Нет у нее забот.
Тиха, беспечна, весела,
И день, и ночь течет.
Она струится из земли
Без пены и без волн,
Нетороплива и робка,
Через Париж несет река
К морям потоки вод.Ах, как же Сене повезло!
Нет у нее забот.
Прекрасной дамою она
Меж берегов идет
В зеленом платье дорогом,
Вся в золоте огней,
И, глядя искоса, собор,
Свой строгий оглядев убор,
Завидует лишь ей.Но Сене, впрочем, все равно,
Нет у нее забот.
Тиха, беспечна, весела,
И день, и ночь течет.
Она до Гавра, до морей
Желает добежать,
Парижа сон, всю красоту,
Весь блеск его и нищету
Стараясь перенять.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Владимир Маяковский — Париж
Обыкновенно
Мы говорим:
Все дороги
Приводят в Рим.
Не так
У монпарнасца.
Готов поклясться.
И Рем
И Ромул,
И Ремул и Ром
В «Ротонду» придут
Или в «Дом».
В кафе
Идут
По сотням дорог,
Плывут
По бульварной реке.
Вплываю и я:
«Garcon, un grog americain!»
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Владимир Высоцкий — Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу…
Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу —
И то, что слышу, и то, что вижу, —
Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку :
Когда состарюсь — издам книжонку.
Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны — как в бане пассатижи.
Все эмигранты тут второго поколенья —
От них сплошные недоразуменья :
Они всё путают — и имя, и названья, —
И ты бы, Ваня, у них был — «Ванья».
А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны — как в русской бане лыжи!
Я сам завел с француженкою шашни,
Мои друзья теперь — и Пьер, и Жан.
И уже плевал я с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан!
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке :
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке!
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Осип Мандельштам — Париж
Язык булыжника мне голубя понятней,
Здесь камни — голуби, дома — как голубятни,
И светлым ручейком течет рассказ подков
По звучным мостовым прабабки городов.
Здесь толпы детские — событий попрошайки,
Парижских воробьев испуганные стайки,
Клевали наскоро крупу свинцовых крох —
Фригийской бабушкой рассыпанный горох.
И в памяти живет плетеная корзинка,
И в воздухе плывет забытая коринка,
И тесные дома — зубов молочных ряд
На деснах старческих, как близнецы, стоят.
Здесь клички месяцам давали, как котятам,
И молоко и кровь давали нежным львятам;
А подрастут они — то разве года два
Держалась на плечах большая голова!
Большеголовые там руки подымали
И клятвой на песке, как яблоком, играли…
Мне трудно говорить — не видел ничего,
Но все-таки скажу: я помню одного, —
Он лапу поднимал, как огненную розу,
И, как ребенок, всем показывал занозу,
Его не слушали: смеялись кучера,
И грызла яблоки, с шарманкой, детвора.
Афиши клеили, и ставили капканы,
И пели песенки, и жарили каштаны,
И светлой улицей, как просекой прямой,
Летели лошади из зелени густой!
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Илья Эренбург — Париж
Тяжелый сумрак дрогнул и, растаяв,
Чуть оголил фигуры труб и крыш.
Под четкий стук разбуженных трамваев
Встречает утро заспанный Париж.
И утомленных подымает властно
Грядущий день, всесилен и несыт.
Какой-то свет тупой и безучастный
Над пробужденным городом разлит.
И в этом полусвете-полумраке
Кидает день свой неизменный зов.
Как странно всем, что пьяные гуляки
Еще бредут из сонных кабаков.
Под крик гудков бессмысленно и глухо
Проходит новый день — еще один!
И завтра будет нищая старуха
Его искать средь мусорных корзин.
А днем в Париже знойно иль туманно,
Фабричный дым, торговок голоса,-
Когда глядишь, то далеко и странно,
Что где-то солнце есть и небеса.
В садах, толкаясь в отупевшей груде,
Кричат младенцы сотней голосов,
И женщины высовывают груди,
Отвисшие от боли и родов.
Стучат машины в такт неторопливо,
В конторах пишут тысячи людей,
И час за часом вяло и лениво
Показывают башни площадей.
По вечерам, сбираясь в рестораны,
Мужчины ждут, чтоб опустилась тьма,
И при луне, насыщены и пьяны,
Идут толпой в публичные дома.
А в маленьких кафе и на собраньях
Рабочие бунтуют и поют,
Чтоб завтра утром в ненавистных зданьях
Найти тяжелый и позорный труд.
Блуждает ночь по улицам тоскливым,
Я с ней иду, измученный, туда,
Где траурно-янтарным переливом
К себе зовет пустынная вода.
И до утра над Сеною недужной
Я думаю о счастье и о том,
Как жизнь прошла бесслезно иненужно
В Париже непонятном и чужом.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Николай Гумилев — Франция
О, Франция, ты призрак сна,
Ты только образ, вечно милый,
Ты только слабая жена
Народов грубости и силы.
Твоя разряженная рать,
Твои мечи, твои знамена —
Они не в силах отражать
Тебе враждебные племена.
Когда примчалася война
С железной тучей иноземцев,
То ты была покорена
И ты была в плену у немцев.
И раньше… вспомни страшный год,
Когда слабел твой гордый идол,
Его испуганный народ
Врагу властительному выдал.
Заслыша тяжких ратей гром,
Ты трепетала, словно птица,
И вот, на берегу глухом
Стоит великая гробница.
А твой веселый, звонкий рог,
Победный рог завоеваний,
Теперь он беден и убог,
Он только яд твоих мечтаний.
И ты стоишь, обнажена,
На золотом роскошном троне,
Но красота твоя, жена,
Тебе спасительнее брони.
Где пел Гюго, где жил Вольтер,
Страдал Бодлер, богов товарищ,
Там не посмеет изувер
Плясать на зареве пожарищ.
И если близок час войны,
И ты осуждена к паденью,
То вечно будут наши сны
С твоей блуждающею тенью.
И нет, не нам, твоим жрецам,
Разбить в куски скрижаль закона
И бросить пламя в Notre-Dame,
Разрушить стены Пантеона.
Твоя война — для нас война,
Покинь же сумрачные станы,
Чтоб песней звонкой, как струна,
Целить запекшиеся раны.
Что значит в битве алость губ?!
Ты только сказка, отойди же.
Лишь через наш холодный труп
Пройдут враги, чтоб быть в Париже.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Валерий Брюсов — Париж
И я к тебе пришел, о город многоликий,
К просторам площадей, в открытые дворцы;
Я полюбил твой шум, все уличные крики:
Напев газетчиков, бичи и бубенцы;
Я полюбил твой мир, как сон, многообразный
И вечно дышащий, мучительно-живой…
Твоя стихия — жизнь, лишь в ней твои соблазны,
Ты на меня дохнул — и я навеки твой.
Порой казался мне ты беспощадно старым,
Но чаще ликовал, как резвое дитя.
В вечерний, тихий час по меркнущим бульварам
Меж окон блещущих людской поток катя.
Сверкали фонари, окутанные пряжей
Каштанов царственных; бросали свой призыв
Огни ночных реклам; летели экипажи,
И рос, и бурно рос глухой, людской прилив.
И эти тысячи и тысячи прохожих
Я сознавал волной, текущей в новый век.
И жадно я следил теченье вольных рек,
Сам — капелька на дне в их каменистых ложах,
А ты стоял во мгле — могучим, как судьба,
Колоссом, давящим бесчисленные рати…
Но не скудел пеан моих безумных братии,
И Города с Людьми не падала борьба…
Когда же, утомлен виденьями и светом,
Искал приюта я — меня манил собор,
Давно прославленный торжественным поэтом…
Как сладко здесь мечтал мой воспаленный взор,
Как были сладки мне узорчатые стекла,
Розетки в вышине — сплетенья звезд и лиц.
За ними суета невольно гасла, блекла,
Пред вечностью душа распростиралась ниц…
Забыв напев псалмов и тихий стон органа,
Я видел только свет, святой калейдоскоп,
Лишь краски и цвета сияли из тумана…
Была иль будет жизнь? и колыбель? и гроб?
И начинал мираж вращаться вкруг, сменяя
Все краски радуги, все отблески огней.
И краски были мир. В глубоких безднах рая
Не эти ль образы, века, не утомляя,
Ласкают взор ликующих теней?
А там, за Сеной, был еще приют священный.
Кругообразный храм и в бездне саркофаг,
Где, отделен от всех, спит император пленный, —
Суровый наш пророк и роковой наш враг!
Сквозь окна льется свет, то золотой, то синий,
Неяркий, слабый свет, таинственный, как мгла.
Прозрачным знаменем дрожит он над святыней,
Сливаясь с веяньем орлиного крыла!
Чем дольше здесь стоишь, тем все кругом безгласней,
Но в жуткой тишине растет беззвучный гром,
И оживает все, что было детской басней,
И с невозможностью стоишь к лицу лицом!
Он веком властвовал, как парусом матросы,
Он миллионам душ указывал их смерть;
И сжали вдруг его стеной тюрьмы утесы,
Как кровля, налегла расплавленная твердь.
Заснул он во дворце — и взор открыл в темнице,
И умер, не поняв, прошел ли страшный сон…
Иль он не миновал? ты грезишь, что в гробнице?
И вдруг войдешь сюда — с жезлом и в багрянице, —
И пред тобой падем мы ниц, Наполеон!
И эти крайности! — все буйство жизни нашей,
Средневековый мир, величье страшных дней, —
Париж, ты съединил в своей священной чаше,
Готовя страшный яд из цесен и идей!
Ты человечества — Мальстрем. Напрасно люди
Мечтают от твоих влияний ускользнуть!
Ты должен все смешать в чудовищном сосуде.
Блестит его резьба, незримо тает муть.
Ты властно всех берешь в зубчатые колеса,
И мелешь души всех, и веешь легкий прах.
А слезы вечности кропят его, как росы…
И ты стоишь, Париж, как мельница, в веках!
В тебе возможности, в тебе есть дух движенья,
Ты вольно окрылен, и вольных крыльев тень
Ложится и теперь на наши поколенья,
И стать великим днем здесь может каждый день.
Плотины баррикад вонзал ты смело в стены,
И замыкал поток мятущихся времен,
И раздроблял его в красивых брызгах пены.
Он дальше убегал, разбит, преображен.
Вторгались варвары в твой сжатый круг, крушили
Заветные углы твоих святых дворцов,
Но был не властен меч над тайной вечной были:
Как феникс, ты взлетал из дыма, жив и нов.
Париж не весь в домах, и в том иль в этом лике:
Он часть истории, идея, сказка, бред.
Свое бессмертие ты понял, о великий,
И бреду твоему исчезновенья — нет!
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Андрей Вознесенский — Париж без рифм
Париж скребут. Париж парадят.
Бьют пескоструйным аппаратом,
Матрон эпохи рококо
продраивает душ Шарко!
И я изрек: «Как это нужно —
содрать с предметов слой наружный,
увидеть мир без оболочек,
порочных схем и стен барочных!..»
Я был пророчески смешон,
но наш патрон, мадам Ланшон,
сказала: «0-ля-ля, мой друг!..» И вдруг —
город преобразился,
стены исчезли, вернее, стали прозрачными,
над улицами, как связки цветных шаров, висели комнаты,
каждая освещалась по-разному,
внутри, как виноградные косточки,
горели фигуры и кровати,
вещи сбросили панцири, обложки, оболочки,
над столом
коричнево изгибался чай, сохраняя форму чайника,
и так же, сохраняя форму водопроводной трубы,
по потолку бежала круглая серебряная вода,
в соборе Парижской богомагери шла месса,
как сквозь аквариум,
просвечивали люстры и красные кардиналы,
архитектура испарилась,
и только круглый витраж розетки почему-то парил
над площадью, как знак:
«Проезд запрещен»,
над Лувром из постаментов, как 16 матрасных пружин,
дрожали каркасы статуй,
пружины были во всем,
все тикало,
о Париж,
мир паутинок, антенн и оголенных проволочек,
как ты дрожишь,
как тикаешь мотором гоночным,
о сердце под лиловой пленочкой,
Париж
(на месте грудного кармашка, вертикальная, как рыбка,
плыла бритва фирмы «Жиллет»)!
Париж, как ты раним, Париж,
под скорлупою ироничности,
под откровенностью, граничащей
с незащищенностью,
Париж,
в Париже вы одни всегда,
хоть никогда не в одиночестве.
и в смехе грусть,
как в вишне косточка,
Париж — горящая вода,
Париж,
как ты наоборотен,
как бел твой Булонский лес,
он юн, как купальщицы,
бежали розовые собаки,
они смущенно обнюхивались,
они могли перелиться одна в другую,
как шарики ртути,
и некто, голый, как змея,
промолвил: «чернобурка я»,
шли люди,
на месте отвинченных черепов,
как птицы в проволочных
клетках,
свистали мысли,
монахиню смущали мохнатые мужские видения,
президент мужского клуба страшился разоблачений
(его тайная связь с женой раскрыта,
он опозорен),
над полисменом ножки реяли,
как нимб, в серебряной тарелке
плыл шницель над певцом мансард,
в башке ОАСа оголтелой
Дымился Сартр на сковородке,
а Сартр,
наш милый Сартр,
вдумчив, как кузнечик кроткий,
жевал травиночку коктейля,
всех этих таинств
мудрый дух,
в соломинку,
как стеклодув,
он выдул эти фонари,
весь полый город изнутри,
и ратуши и бюшери,
как радужные пузыри!
Я тормошу его:
«Мой Сартр,
мой сад, от зим не застекленный,
зачем с такой незащищенностью
шары мгновенные
летят?
Как страшно все обнажено,
на волоске от ссадин страшных,
их даже воздух жжет, как рашпиль,
мой Сартр!
Вдруг все обречено?!.»
Молчит кузнечик на листке
с безумной мукой на лице.
Било три…
Мы с Ольгой сидели в «Обалделой лошади»,
в зубах джазиста изгибался звук в форме саксофона,
женщина усмехнулась,
»Стриптиз так стриптиз»,—
сказала женщина,
и она стала сдирать с себя не платье, нет,—
кожу!—
как снимают чулки или трикотажные
тренировочные костюмы
— о! о!—
последнее, что я помню, это белки,
бесстрастно-белые, как изоляторы,
на страшном,
орущем, огненном лице.
»… Мой друг, растает ваш гляссе…»
Париж. Друзья. Сомкнулись стены.
А за окном летят в веках
мотоциклисты
в белых шлемах,
как дьяволы в ночных горшках.
Владимир Высоцкий — Она была в Париже
_Ларисе Лужиной
Наверно, я погиб. Глаза закрою — вижу.
Наверно, я погиб: робею, а потом —
Куда мне до нее! Она была в Париже,
И я вчера узнал — не только в нем одном.
Какие песни пел я ей про Север дальний!
Я думал: вот чуть-чуть — и будем мы на «ты».
Но я напрасно пел о полосе нейтральной —
Ей глубоко плевать, какие там цветы.
Я спел тогда еще — я думал, это ближе, —
Про юг и про того, кто раньше с нею был.
Но что ей до меня! Она была в Париже,
Ей сам Марсель Марсо чего-то говорил.
Я бросил свой завод, хоть в общем, был не вправе,
Засел за словари на совесть и на страх,
Но что ей до того! Она уже в Варшаве,
Мы снова говорим на разных языках…
Приедет — я скажу по-польски: «Проше, пани,
Прими таким, как есть, не буду больше петь!»
Но что ей до меня! — она уже в Иране, —
Я понял — мне за ней, конечно, не успеть.
Ведь она сегодня здесь, а завтра будет в Осле —
Да, я попал впросак, да, я попал в беду!
Кто раньше с нею был и тот, кто будет после,-
Пусть пробуют они. Я лучше пережду.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Вероника Долина — Не пускайте поэта в Париж
Не пускайте поэта в Париж…
Не пускайте поэта в Париж !
Пошумит, почудит — не поедет.
Он поедет туда, говоришь, —
Он давно этим бредит.
Не пускайте поэта в Париж !
Там нельзя оставаться.
Он поедет туда, говоришь, —
Не впервой расставаться.
Не пускайте поэта в Париж !
Он поедет, простудится — сляжет.
Кто ему слово доброе скажет ?
Кто же тут говорил, говоришь.
А пройдут лихорадка и жар —
Загрустит еще пуще :
Где ты, старый московский бульвар ?
Как там бронзовый Пушкин ?
Он такое, поэт, существо, —
Он заблудится, как в лабиринте.
Не берите с собою его.
Не берите его, не берите !
Он пойдёт, запахнувши пальто.
Как ребенок в лесу, оглядится.
Ну и что, говоришь, ну и что ?
Он бы мог и в Москве заблудиться.
Все равно где ни жить, говоришь.
Что поймет, говоришь, не осудит.
Не пускайте поэта в Париж !
Он там все позабудет.
Все равно где ни лечь, говоришь,
Под плитой да под гомоном птичьим.
Не пустили б поэта в Париж —
Он лежал бы на Новодевичьем.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Татьяна Воронцова — Подари мне Париж
Подари мне Париж
и «Фиалку Монмартра»,
Фантастический воздух
в столице любви…
Аромат Тюильри,
Триумфальную арку,
Парк Монсо, где свежо
и поют соловьи.
Подари мне Париж
Модельяни, Лотрека,
На бульваре Клиши
дом, где жил Пикассо…
Нотр-Дам де Пари
и жемчужину века —
Лувр, в котором венчались
на трон короли.
Подари мне Париж,
кабаре Moulin Rouge,
На затерянных улочках
свет фонарей…
И в кафе Сен-Луи
романтический ужин,
На котором меня
назовешь ты своей.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Иван Мятлев — Русский снег в Париже
Здорово, русский снег, здорово!
Спасибо, что ты здесь напал,
Как будто бы родное слово
Ты сердцу русскому сказал.
И ретивое запылало
Любовью к родине святой,
В груди отрадно заиграло
Очаровательной мечтой.
В родных степях я очутился,
Зимой отечества дохнул,
И от души перекрестился,
Домой я точно заглянул.
Но ты растаешь, и с зарею
Тебе не устоять никак.
Нет, не житье нам здесь с тобою:
Житье на родине, земляк!
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Виктор Соснора — Прощай, Париж
Прощай, Париж!
Летают самолеты,
большое небо в красных параллелях,
дожди, как иностранные солдаты,
идут через Голландию в Берлин.
Прощай, Париж!
Я не уеду боле
туда, где листья падают, как звезды,
где люстры облетают, как деревья,
на улицы квартала Бабилон.
Прости за то, что миллион предчувствий
в моей душе, как в башне Вавилона,
прости мои монгольские молитвы,
монашество мое и гамлетизм.
Прости за то, что не услышал улиц,
моя душа — вся в красных параллелях.
Кто мне сулил исполненное небо?
Такого неба нет и не бывало.
Как убывают люди и минуты!
Атлантов убаюкали моллюски.
Как я умру, не зная, кто из граждан
мне в уши выливал яд белены?
Прощай, прощай и помни обо мне…
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Ес Соя — Ты уже в Париже
есть всякое на свете, друг горацио,
звезда падает, будто с платья брошка,
взгляни же.
тебе незачем бывать во франции,
в твоей руке — её ладошка,
ты уже в париже.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Евгений Евтушенко — Письмо в Париж
Когда мы в Россию вернемся?
Г. Адамович
Нас не спасает крест одиночеств.
Дух несвободы непобедим.
Георгий Викторович Адамович,
а вы свободны,
когда один?
Мы, двое русских,
о чем попало
болтали с вами
в кафе «Куполь»,
но в петербуржце
вдруг проступала
боль крепостная,
такая боль…
И, может, в этом
свобода наша,
что мы в неволе,
как ни грусти,
и нас не минет
любая чаша,
пусть чаша с ядом
в руке Руси.
Георгий Викторович Адамович,
мы уродились в такой стране,
где тягу к бегству не остановишь,
но приползаем —
хотя б во сне.
С ней не расстаться,
не развязаться.
Будь она проклята,
по ней тоска
вцепилась, будто репей рязанский,
в сукно парижского пиджака.
Нас раскидало,
как в море льдины,
расколошматило,
но не разбив.
Культура русская
всегда едина
и лишь испытывается
на разрыв.
Хоть скройся в Мекку,
хоть прыгни в Лету,
в кишках — Россия.
Не выдрать!
Шиш!
Невозвращенства в Россию нету.
Из сердца собственного не сбежишь.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Герман Плисецкий — Париж
Мне подарили старый план Парижа.
Я город этот знаю, как Москву.
Настанет время — я его увижу:
мне эта мысль приставлена к виску.
Вы признавались в чувствах к городам?
Вы душу их почувствовать умели?
Косые тени бросил Notre-Dame
на узкие арбатские панели…
…
Настанет время — я его увижу.
Я чемодан в дорогу уложу
и: «Сколько суток скорым до Парижа?» —
на Белорусском в справочной спрошу.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Амари — Париж
Париж суровый, темный, черный.
Как ночь темна, но как звездна!
Как четко в небе видны зерна —
Звезд золотые семена.
Туманно-пыльный, дымно-белый
Рефлектора молочный луч
Пантерой вкрадчивой и смелой
Бросается на груды туч.
Тупым концом большого клина
Обшаривает небосклон:
Не видно ль призмы Цеппелина,
Не тут ли вражий авион?
Иду и пью холодный воздух.
Какая тьма, какая тишь!
Какой прекрасный строгий роздых
Средь бурь и битв твоих, Париж!
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Василий Тредиаковский — Стихи похвальные Парижу
Красное место! Драгой берег Сенски!
Тебя не лучше поля Элисейски:
Всех радостей дом и сладка покоя,
Где ни зимня нет, ни летнего зноя.
Над тобой солнце по небу катает
Смеясь, а лучше нигде не блистает.
Зефир приятный одевает цветы
Красны и вонны чрез многие леты.
Чрез тебя лимфы текут все прохладны,
Нимфы гуляя поют песни складны.
Любо играет и Аполлон с музы
В лиры и в гусли, также и в флейдузы.
Красное место! Драгой берег Сенски!
Где быть не смеет манер деревенски:
Ибо всё держишь в себе благородно,
Богам, богиням ты место природно.
Лавр напояют твои сладко воды!
В тебе желают всегда быть все роды:
Точишь млеко, мед и веселье мило,
Какого нигде истинно не было.
Красное место! Драгой берег Сенски!
Кто тя не любит? разве был дух зверски!
А я не могу никогда забыти,
Пока имею здесь на земли быти.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Дмитрий Цензор — Парижу
Живя стремительно, касаясь хмельных чаш
Губами жадными, веселый горожанин,
Гамен и гражданин, ученый и апат,-
Ты обольстительно и ярко многогранен.
Похожа жизнь твоя на красочный мираж.
Твой взгляд изнеженный любовью затуманен.
Но кликнет Родина, и-пылкий парижанин-
Ты жизнь любимую беспечно ей отдашь.
Для дерзостной мечты, не знающей преграды,
Ты рушишь прошлое и строишь баррикады.
Велит отечество и-доблестная рать
В походы грозные выходит спозаранок,
Любовниц превратив в отважных маркитанок.
Народ, умевший жить, умеет умирать.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Рюрик Ивнев — Бювар
Бювар старинный! Бабушка в Париже
Тебя ласкала тайно от гостей.
Ведь ты ей был всех самых близких ближе
Походный сейф волнений и страстей.
Амур и лира из слоновой кости,
Миниатюрный ключик золотой —
Меж письмами и первым чувством мостик,—
Подкладка цвета зелени густой.
Когда-то ты, красуясь на витрине,
Не мог не очаровывать людей,
Для знатоков простая строгость линий
Была ценнее черных лебедей.
Тогда еще ты не хранил ни писем,
Ни надписи: «Последнее прости».
И может быть, на миг спустившись с выси,
Тебя хотел Бальзак приобрести.
Когда скрывалась в сумерках Химера
И пахла Сена сыростью ночной,
Быть может, взгляд задумчивый Флобера,
Как луч, скользил по лире костяной.
Тогда еще не обнажилась рана,
Ты незнаком был с Вислой и Невой,
Быть может, ты смотрел на Мопассана
Среди вещей, как человек живой.
Любители прогулок и пасьянса
В науке антикварной знают толк,
Быть может, пальцы Анатоля Франса
По-юношески гладили твой шелк.
Уже потом, познав пути и тропы,
Меняя цвет свой, как хамелеон,
Ты вспоминал и города Европы,
И берег Карса-Чая, и Рион.
Прошли года. Как сон, мелькнули страны,
И прошумел над шелком океан.
Теперь вблизи тбилисского майдана
Ты отдыхаешь, старый ветеран.
Ты вспоминаешь очи голубые,
Крутой изгиб пленительных бровей
Той, кто тебя приобрела впервые
И увезла из Франции твоей.
С владельцем-внуком ты не очень дружен:
Хоть жар такой же и в его крови,
Он не хранит в тебе своих жемчужин —
Семейных тайн и пламенной любви.
Лишь изредка тебе стихи доверит,
Но тотчас же обратно их возьмет,
Боясь эгоистически потери:
Уж очень ненадежен переплет.
Безмолвны горы. Дышит ночь глухая
Не так же ли, как твой Париж родной?
О чем, о чем зеленый шелк вздыхает,
О чем амур тоскует костяной?
Кто знает, не мелькнут ли вновь зарницы,
Не ждут ли и тебя твои «Сто дней»?
И вновь в тебе зашелестят страницы
Чудесных писем, что зари нежней.
Быть может, вновь, хотя бы ненадолго,
Последних чувств стремительный поток
Сильней, чем пламя, и полней, чем Волга,
Через тебя промчится, словно ток.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Антон Дельвиг На взятие Парижа («В громкую цитру кинь персты, богиня!…»)
В громкую цитру кинь персты, богиня!
Грянь, да услышат тебя все народы,
Скажут: не то ли перуны Зевеса,
Коими в гневе сражает пороки?
Пиндара муза тобой побежденна;
Ты же не игры поешь олимпийски,
И не царя, с быстротою летяща
К цели на добром коне сиракузском,
Но Александра, царя миролюбна
Кем семиглавая гидра сраженна!
О вдохновенный певец,
Пиндар российский, Державин!
Дай мне парящий восторг!
Дай, и во веке прославлюсь,
И моя громкая лира
Знаема будет везде!
Как в баснословные веки
Против Зевеса гиганты,
Горы кремнисты на горы
Ставя, стремились войною,
Но Зевс вдруг кинул перуны —
Горы в песок превратились,
Рухнули с треском на землю
И — подавили гигантов, —
Галлы подобно на россов летели:
Их были горы — народы подвластны!
К сердцу России — к Москве доносили
Огнь, пожирающий грады и веси…
Царь миролюбный подобен Зевесу
Долготерпящу, людей зря пороки.
Он уж готовил погибель Сизифу,
И возжигались блестящи перуны:
Враг уж в Москве — и взгремели перуны,
Горы его под собою сокрыли.
Где же надменный Сизиф?
Иль покоряет россиян?
В тяжких ли россы цепях
Слезную жизнь провождают
Нет, гром оружия россов
Внемлет пространный Париж!
И победитель Парижа,
Нежный отец россиянам,
Пепел Москвы забывая,
С кротостью галлам прощает
И как детей их приемлет.
Слава герою, который
Все побеждает народы
Нежной любовью — не силой!
Ведай, богиня! Поэт безпристрастный
Должен пороки показывать мира,
Страха не зная, царю он вещает
Правду — не низкие лести вельможи!
Я не пою олимпийских героев;
Славить не злато меня побуждает, —
Нет, только подвиги зря Александра,
Цитру златую ему посвящаю!
Век на ней буду славить героя
И вознесу его имя до неба!
Кроткий российский Зевес!
Мрачного сердца Сизифа
Ты низложил и теперь,
Лавром побед увенчанный,
С поля кровавого битвы
К верным сынам возвратился!
Шлем твой пернатый с забралом,
Острый булат и тяжелы
Латы сними и явися
В светлой короне, в порфире
Ты посреди сынов верных!
В мире опять, в благоденстве
Царствуй над нами, — и слава
Будет во веки с тобою!
Николай Агнивцев — Дама в карете
В Париж! В Париж! Как сладко-странно
Ты, сердце, в этот миг стучишь!..
Прощайте, невские туманы,
Нева и Петр! – В Париж! В Париж!
Там дым всемирного угара,
RuedelaPaix, «GrandeOpera»,
Вином залитые бульвары
И – карнавалы до утра!
Париж – любовная химера!
Все пало пред тобой уже!
Париж Бальзака и Бодлера,
Париж Дюма и Беранже!
Париж кокоток и абсента,
Париж застывших Луврских ниш,
Париж Коммуны и Конвента
И – всех Людовиков Париж!
Париж бурлящего Монмартра,
Париж Верленовских стихов,
Париж штандартов Бонапарта,
Париж семнадцати веков!
И тянет, в страсти неустанной,
К тебе весь мир уста свои,
Париж Гюи де Мопассана,
Париж смеющейся любви!
И я везу туда немало
Добра в фамильных сундуках:
И слитки золота с Урала,
И перстни в дедовских камнях!
Пускай Париж там подивится,
Своих франтих расшевеля,
На черно-бурую лисицу,
На горностай и соболя!
Но еду все ж с тоской в душе я!
Дороже мне поклажи всей
Вот эта ладанка на шее!
В ней горсть родной земли моей!
Ах, и в аллеях Люксембурга,
И в шуме ресторанных зал –
Туманный призрак Петербурга
Передо мной везде стоял!..
Пусть он невидим! Пусть далек он!
Но в грохоте парижских дней
Всегда, как в медальоне локон,
Санкт-Петербург – в душе моей!
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Сергей Орлов — В огне холодном, плещущем до крыш…
В огне холодном, плещущем до крыш,
Как накануне преставлеиья света,
Гремел Париж, плясал и пел Париж,
Париж туристов всей Земли-планеты.
Катились волны стали и стекла,
Мела метель слепящего нейлона,
Бензинного и женского тепла,
За двадцать франков переоцененных.
Но я стоял не перед ней застыв,—
Я увидал, как в огненном прибое
На улице, в толпе, глаза закрыв,
Забыв про город, целовались двое.
Как будто бы в лесу, к плечу плечо,
Они вдвоем — и холодок по коже,
Стыдливо, неумело, горячо…
Влюбленные на всей земле похожи.
Здесь, среди камня, стали и стекла,
В твой час, Париж, поэтами воспетый,
Меня на Монпарнасе обожгла
Травинка человеческого света,
Ничем не истребимая дотла,
Как в тьме кромешной маленькая веха,
Она, колеблясь, тонкая цвела
Под грозным небом атомного века.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Илья Фаликов — Негры да арабы, ночь Парижа…
Негры да арабы, ночь Парижа,
Каждая улыбка белозуба,
Ночь Парижа, облачная жижа —
Снова в Сену выброшена шуба.
Ну и шут с тобой, гуляй, рванина,
Старый город, дивная химера,
Ветреность твоя богохранима,
И Людовик любит Робеспьера.
На костях Лютеции туманной
Все давно другое. Бога ради,
Хватит вам охотиться за Анной,
Все равно какой, в каком наряде.
Бродят по садам иные девы,
Твой дружок седей царя Гороха,
Не найти вам Анны — королевы —
В том саду, где парочкам неплохо.
Здесь не пахнет Русью, и не надо,
И не знает слова печенеги
Многомиллионная громада
Безрассудства, похоти и неги.
Но вальсок сыграет на шарманке
Попугай, наверно не последний,
Царь Горох умрет на парижанке,
Кажется, несовершеннолетней.
Свет в окошке, черные ли кошки —
Все равно, от скуки не завою.
Что мне помешает по оплошке
Сену пятый раз назвать Невою?
Мельница на площади отпетой
Мне не вскружит голову, и в целом
Я не знаю цвета ночи этой.
Говорят о грязновато-белом.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Константин Батюшков — О парижских женщинах
Пред ними истощает
Любовь златой колчан.
Всё в них обворажает:
Походка, легкий стан,
Полунагие руки
И полной неги взор,
И уст волшебны звуки,
И страстный разговор, —
Всё в них очарованье!
А ножка… милый друг,
Она — харит созданье,
Кипридиных подруг.
Для ножки сей, о вечны боги,
Усейте розами дороги
Иль пухом лебедей!
Сам Фидий перед ней
В восторге утопает,
Поэт — на небесах,
И труженик в слезах
Молитву забывает!
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Олег Митяев — Француженка
Hеровность вычурная крыш течет за горизонт.
Семнадцатый квартал. Париж. Чуть вздрагивает зонт.
И женщина французская, серьезна и мила,
Спешит сквозь утро тусклое, должно быть проспала.
И тем, кто встретится ей улочкою узкою,
Hе догадаться — здесь у всех свои дела —
Она хоть бывшая, но подданная русская,
Она такая же москвичка, как была.
У бывшей русской подданной в квартире кавардак,
А значит что-то и в душе наверняка не так,
Hо как легки ее слова, и пусть неважно спит,
Hо от «столичной» голова под утро не болит.
И вспоминая сон про дворики арбатские,
Она, как в реку, погружается в дела,
И не смотря на настроение дурацкое
Она такая же москвичка, как была.
Каштаны негры продают на площади Конкорт,
Бредет сквозь лампочек салют бесснежный новый год.
И парижане о своем задумавшись спешат,
И рождество опять вдвоем с подружкою из США.
Hаполнит праздничный Париж вино французское,
А ей пригрезится Москва белым-бела.
Она пьет водку так, подданная русская,
Она такая же москвичка, как была.
Она хоть бывшая, но подданная русская,
Она такая же москвичка, как была.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Роберт Рождественский — Кладбище под Парижем
Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сан-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть.
«Прощай!» и «Ура!».
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне..
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало.
А память — была..
Ваши сиятельства, их благородия —
Вместе на Сан-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Все-таки — русские. Вроде бы — наши.
Только не наши скорей,
А ничьи…
Как они после — забытые, бывшие
Все проклиная и нынче и впредь,
Рвались взглянуть на неё —
Победившую, пусть непонятную,
Пусть непростившую,
Землю родимую, и умереть…
Полдень.
Березовый отсвет покоя.
В небе российские купола.
И облака, будто белые кони,
Мчатся над Сан-Женевьев-де-Буа.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Иннокентий Анненский Буддийская месса в Париже
Ф. Фр. Зелинскому
1
Колонны, желтыми увитые шелками,
И платья рёсhе и mauve в немного яркой раме
Среди струистых смол и лепета звонков,
И ритмы странные тысячелетних слов,
Слегка смягченные в осенней позолоте,-
Вы в памяти моей сегодня оживете.
2
Священнодействовал базальтовый монгол,
И таял медленно таинственный глагол
В капризно созданном среди музея храме,
Чтоб дамы черными играли веерами
И, тайне чуждые, как свежий их ирис,
Лишь переводчикам внимали строго мисс.
3
Мой взор рассеянный шелков ласкали пятна,
Мне в таинстве была лишь музыка понятна,
Но тем внимательней созвучья я ловил,
Я ритмами дышал, как волнами кадил,
И было стыдно мне пособий бледной прозы
Для той мистической и музыкальной грезы.
4
Обедня кончилась, и сразу ожил зал,
Монгол с улыбкою цветы нам раздавал,
И, экзотичные вдыхая ароматы,
Спешили к выходу певцы и дипломаты,
И дамы, бережно поддерживая трен,-
Чтоб слушать вечером Маскотту иль Кармен.
5
А в воздухе жила непонятная фраза,
Рожденная душой в мучении экстаза,
Чтоб чистые сердца в ней пили благодать…
И странно было мне, и жутко увидать,
Как над улыбками спускалися вуали
И пальцы нежные цветы богов роняли.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Это французское лето
Напоминает шансон.
Ждет нас во Франции где-то
Город, похожий на сон.
Спят корабли на причале,
Манят рекламой огни.
Здесь мы с тобою встречали,
Может быть, лучшие дни.
Ночи французские очень
Располагают к любви.
Ты здесь другая, а впрочем,
Тайны не выдам твои.
Просто в Кап Даге, особом,
Все ощущаешь сильней.
Это мы поняли оба
После стремительных дней.
В город во Франции скоро
Нас увезет самолет.
Там забываются споры,
Жизнь по-другому идет.
Снова французское лето
Будет похоже на сон.
Снова во Франции где-то
Буду в тебя я влюблен.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Не проси рассказать о Париже,
Не найду подходящих я слов…
Соловей о нём тихо насвищет
Переливом небрежных стихов…
…Я купалась в французской ванили
В том саду, где каштаны цвели…
Расписными лошадками плыли
Облака над седым Тюильри…
О Париж, со времён Бонапарта
Ты второй раз нарушил свой сон,
Когда я, свесив ножки с Монмартра,
Напевала французский шансон!
В ароматных садах Сен-Жермена
Вдруг запел из резного окна
Голос флейты. И тут я взлетела
И над шпилями вдаль поплыла!
Мой полёт был печален и сладок,
Словно танец, забытый давно
Над холмом, полным древних загадок,
Над мечтами о счастье былом…
О Париж! Ты мне даришь забвенье
Сладострастным пленительным сном!
Ты – влюблённой души возрожденье,
Вдохновенья мятежного дом!
Ты – пристанище тайных желаний,
Ты – святилище буйных страстей,
Диких дум и сердечных метаний,
И изысканных тонких затей…
…Не проси рассказать о Париже,
Он не терпит занудных речей!
Он – в намёках игриво-бесстыжих…
Он – в сверкании страстных очей…
Он – три дерзких мазка на портрете,
Меткость рифмы под сыр и Шабли,
Скрип тяжёлых мансард на рассвете,
Бюстик музы в парижской пыли…
…Я купалась в французской ванили
В том саду, где каштаны цвели…
А с куста вдруг тихонько заныли
Тонко так: «Тью-иль-ри, Тью-иль-ри…»
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Ночные улицы и тихие кварталы…
Мосты под звёздами… Особняков порталы…
Беспечный лепет волн… Невинный шелест листьев.
Рождение и смерть моих случайных мыслей.
Париж, я по тебе брожу опять
С намереньем — сначала жизнь начать.
Пойдут ко дну ненужные сонеты —
Их Сена примет в дар… Забытые сюжеты…
Оставит память прошлой жизни дань…
От звёзд фонарных тень моя, как лань
Испуганно и трепетно замрёт,
Предвидя жизни новый поворот.
Проходит ночь… цепляется за крыши…
Эфир становится прозрачнее и тише.
И слаще воздуха нет- утренней зари.
И вот уж гасят свои свечи фонари.
Шальная ночь прошла сомнений и обманов,
Я всё-таки живу… зализывая рану…
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Анна Крещановская — Щенячье чувство ненужности
Щенячье чувство ненужности,
Тоски и ещё чего-то такого…
Я узна’ю своих по наружности
Их душ. Коня бы лихого
И прочь, вслед за ветром в Париж…
Ты не спишь?
Я на паперти с щенячьей печалью, с младенческим светом,
С протянутой лапой стою за ответом.
Все мимо и мимо, и нет тех, кто нужен.
И конь лишь в мечтах, и Париж перегружен
Такими, как я, с щенячьей мечтой:
Приди, забери, я хочу быть с тобой.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Михаил Щербаков — Парижанка
Я очень ясно вижу, я чувствую нутром,
Как с нею по Парижу мы запросто рванем.
А также мне сдается, что, глядючи на нас,
От зависти загнется весь ихний Монпарнас.
Хоть справа глянь, хоть слева — один сплошной плезир.
Она ж чиста, как Ева, прохладна, как пломбир.
И вся одета в смелых таких полутонах,
А я при этом в белых штиблетах и штанах.
И если, скажем, будет тяжелым мой карман,
Тогда мы с ней, как люди, зайдем в кафе-шантан.
Купив, совсем случайно фиалковый букет,
Найдем черезвычайно отдельный кабинет.
Допустим, предположим, а вдруг, а может быть,
Что там как раз мы сможем себя уединить.
По глянцевому краю, шурша, пройдет игла,
И тут же заиграет пластинка из угла.
Одну из тех мелодий, что так приятны нам,
Чего-нибудь навроде тирья-тирья-тирьям.
Потянет, одурманит под аккомпанемент,
И вот, глядишь, настанет решительный момент.
Но, может, и случится, чего я так боюсь:
Внезапно омрачится наш радужный союз,
Красоток всего мира единая черта —
Попрет из-под плезира рязанская туфта.
И вдруг она как ахнет: Ах нет, ах нет, ах нет!
Понюхайте, как пахнет фиалковый букет!
Подскочит, отвернется — по-своему права.
И мне уже придется подыскивать слова.
Потом-то все, наверно, окончится о кей!
Но сколько ж надо нервов! У нас и то ловчей.
До боли мне знакома вся эта благодать.
Опять же, будь я дома, я знал бы, что сказать.
У нас бы я не стал бы терзать мадмуазель.
Подумаешь, — сказал бы, — какая цитадель!
Сказал бы, мол не жалко! Возьмите ваш платок!
Но это ж парижанка! а Запад — не Восток.
Кругом — одни загадки, того гляди — сгоришь.
Поэтому, ребятки, не еду я в Париж!
Пою красивым басом и дергаю струну,
Все крепче с каждым часом любя свою страну.
Хожу по Конотопу среди родимых стен
И не стремлюсь в Европу. На кой она мне хрен!
Хоть губы ваши жарки, спокоен я вполне.
Прощайте, парижанки, скучайте обо мне.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Шерлин Росса
Париж нам машет крыльями мостов,
Петляет Сена в камне берегов,
А за стенами замков и дворцов,
Где бродят тени эсмеральд и казанов,
Жизнь протекает чередой веков…
Как удивителен Париж в ночных огнях,
Забывший о давно ушедших днях!
Вокруг безумствует рекламный сюр
И властный победительный гламур…
Лувр, Тюильри и улица Мадлен…
Истории страстей, интриг, измен…
Париж! Восторг и радость, смех и грусть…
Окликни вслед – и я к тебе вернусь.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Артемьева Ирэна — Люблю тебя, Париж!
Соборов и мостов в тумане очертанья…
Люблю тебя, Париж! Прими мои признанья!
Закутанной в муар, спешащей на свиданье,
играй и пой, Париж о ветренных желаньях.
≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈≈
Татьяна Воронцова — Вечный Париж
Запах Парижа, магический вечер…
Праздник, огни, долгожданные встречи.
Радость на лицах, рождественский иней,
Пахнет корицей, лавандой, полынью…
Елкой, фисташками, свежей сосною…
Божьей любовью и страстью земною.
Воздух напоен сонетами Гейне,
И Далиды восхитительным пеньем.
Сказками детства играют витрины…
Всюду Ван Гога живые картины.
Розы опять расцвели в Тюильри…
Вечный Париж! Лучший город земли!
